Прочитав однажды статью в “Искусство кино” о недавно на тот момент вышедшем
“Сядь за руль моей машины” - фильме японского режиссера Рюсуке Хамагути,
я наткнулась на ремарку о том, что лучшей (по версии автора статьи) зарубежной экранизацией Чеховской пьесы является фильм “Ваня с 42-ой улицы” Луи Маля. Поскольку я этот фильм не смотрела, а убедить меня это сделать очень легко - достаточно соединить имя кого угодно из французской новой волны с названием
любой чеховской пьесы - я тут же села за просмотр в ожидании какого-то чуда.
К большому сожалению, чуда не произошло, зато просмотр навел меня на целый ряд мыслей не только о репрезентации Чехова в кино, но и о том, насколько полярно противоположным может быть восприятие одного и того же произведения разными людьми, и, даже разными культурами.
“Сядь за руль моей машины” - фильме японского режиссера Рюсуке Хамагути,
я наткнулась на ремарку о том, что лучшей (по версии автора статьи) зарубежной экранизацией Чеховской пьесы является фильм “Ваня с 42-ой улицы” Луи Маля. Поскольку я этот фильм не смотрела, а убедить меня это сделать очень легко - достаточно соединить имя кого угодно из французской новой волны с названием
любой чеховской пьесы - я тут же села за просмотр в ожидании какого-то чуда.
К большому сожалению, чуда не произошло, зато просмотр навел меня на целый ряд мыслей не только о репрезентации Чехова в кино, но и о том, насколько полярно противоположным может быть восприятие одного и того же произведения разными людьми, и, даже разными культурами.
В основе драмы Рюсуке Хамагути “Сядь за руль моей машины” лежит два литературных произведения - одноименный рассказ Харуки Мураками из его цикла “Мужчины без женщин” и пьеса Антона Чехова "Дядя Ваня", которую персонажи как фильма, так и рассказа ставят в театре. Картина рассказывает нам историю режиссера театра Юсукэ, недавно потерявшего жену, как раз перед нарастающим их конфликтом. Его позвали в Хиросиму ставить "Дядю Ваню" и назначили водителя - молодую девушку по имени Мисаки. Герои проводят долгие часы в замкнутом пространстве автомобиля и очень мало говорят о себе. Зато очень много слушают Чехова, реплики из которого покойная жена режиссера Юсукэ записывала на диктофон, чтобы помочь ему репетировать роли.
“Сядь за руль моей машины” - не столько экранизация “Дяди Вани”, сколько отдельное целостное произведение, пропитанное чеховским настроением. Для Хамагути, основной посыл чеховских пьес: "жизнь - это долгое расставание со всем, что любишь". Отчаяние, которым полны его тексты, отзывается в героях фильма очень остро, также как и бремя повседневной жизни, которое почему-то надо терпеть, несмотря на усталость.
“Сядь за руль моей машины” - не столько экранизация “Дяди Вани”, сколько отдельное целостное произведение, пропитанное чеховским настроением. Для Хамагути, основной посыл чеховских пьес: "жизнь - это долгое расставание со всем, что любишь". Отчаяние, которым полны его тексты, отзывается в героях фильма очень остро, также как и бремя повседневной жизни, которое почему-то надо терпеть, несмотря на усталость.
Для Хамагути Чехов и русская культурная традиция - вещи не случайные. Отсылки к пьесе “Три сестры” появляются еще в его фильме 2018 года “Асако 1 и 2”, а в 2007 году, в качестве своей выпускной работы он переснял “Солярис” Тарковского. По его собственному утверждению, русская и японская культуры имеют мало общего.
Во второй меньше фатализма и больше смирения. Но всеобъемлющее отчаяние, которым полны тексты Чехова, отзываются очень остро и в самом режиссере и в его героях.
Замкнутое пространство автомобиля, в котором персонажи почти безмолвно пытаются переосмыслить, что же они в жизни сделали не так, и был ли вообще какой-то выбор, тонко перекликается с общим настроением всей пьесы:
Во второй меньше фатализма и больше смирения. Но всеобъемлющее отчаяние, которым полны тексты Чехова, отзываются очень остро и в самом режиссере и в его героях.
Замкнутое пространство автомобиля, в котором персонажи почти безмолвно пытаются переосмыслить, что же они в жизни сделали не так, и был ли вообще какой-то выбор, тонко перекликается с общим настроением всей пьесы:
Кульминацией выразительности чеховского тона в фильме Хамагути является финальный монолог Сони. Главный герой преднамеренно взял на роль глухонемую актрису.
Сам Хамагути таким образом хотел добиться предела эмоциональности, не облеченного в слова: “несмотря на традиционность постановки, именно беззвучный Чехов говорит истинно своим голосом”.
А вот совершенно нетрадиционную, вольную интерпретацию Чехова мы видим в фильме Луи Маля “Ваня с 42-ой улицы”. Французский режиссер уже на закате своих лет решил снять “Дядю Ваню”
по театральной постановке Андре Грегори и оставил от Чехова только.. слова.
Действие происходит в Нью-Йорке, в полуразрушенном театре, в котором труппа современных актеров репетирует классическую пьесу. По-сути, это все, что мы видим в фильме - полуразрушенное здание, и деконструированный Чехов. Скорее даже изломанный и разобранный на части, из которых слепили что-то совершенно иное.
Сам Хамагути таким образом хотел добиться предела эмоциональности, не облеченного в слова: “несмотря на традиционность постановки, именно беззвучный Чехов говорит истинно своим голосом”.
А вот совершенно нетрадиционную, вольную интерпретацию Чехова мы видим в фильме Луи Маля “Ваня с 42-ой улицы”. Французский режиссер уже на закате своих лет решил снять “Дядю Ваню”
по театральной постановке Андре Грегори и оставил от Чехова только.. слова.
Действие происходит в Нью-Йорке, в полуразрушенном театре, в котором труппа современных актеров репетирует классическую пьесу. По-сути, это все, что мы видим в фильме - полуразрушенное здание, и деконструированный Чехов. Скорее даже изломанный и разобранный на части, из которых слепили что-то совершенно иное.
У Луи Маля “Дядя Ваня” лишился своей лиричности, поисков глубинного смысла, и фатализма. Для него Чехов - это одиночество, романтические надежды и разочарование. А еще цинизм. В своей рецензии Роджер Эберт пишет, что фильм этот - результат пятилетнего театрального эксперимента. Фокус с Войницкого смещается на Елену Андреевну, которая уже не та скромная, верная
и благоразумная женщина, что мы знаем из оригинального текста. В исполнении Джулианны Мур, она приобретает черты холодной роковой женщины, что держит мужчин на коротком поводке, изображает страсть в отношении своего престарелого мужа и неприкрыто флиртует с Астровым.
Астров, в свою очередь, наделенный некоторым цинизмом еще Чеховым, скорее ввиду своей профессии уездного доктора, повидавшего многое, и уставшего от каждодневного тяжелого труда, в постановке Маля возводит этот цинизм в гротеск. Его талант и искренняя обеспокоенность сохранением природы превращаются здесь не более, чем в насмешливый снобизм.
и благоразумная женщина, что мы знаем из оригинального текста. В исполнении Джулианны Мур, она приобретает черты холодной роковой женщины, что держит мужчин на коротком поводке, изображает страсть в отношении своего престарелого мужа и неприкрыто флиртует с Астровым.
Астров, в свою очередь, наделенный некоторым цинизмом еще Чеховым, скорее ввиду своей профессии уездного доктора, повидавшего многое, и уставшего от каждодневного тяжелого труда, в постановке Маля возводит этот цинизм в гротеск. Его талант и искренняя обеспокоенность сохранением природы превращаются здесь не более, чем в насмешливый снобизм.
Да и сам дядя Ваня совсем не тот, каким мы его себе представляем. Игра Уоллеса Шона в этой роли подверглась критике ввиду его излишней комичности. Его персонаж слишком затюкан
и невежественен, чтобы быть чеховским героем.
Но, как и сказал Роджер Эберт, фильм Маля - результат долго эксперимента.
В результате него оригинальный тяжелый чеховский тон, полных смирения и фатализма сменился чем-то поверхностным и непринужденным. Герои потеряли мораль и обросли цинизмом, настроение стало больше упадническим, чем безысходным. “Разрушенный театр на разрушенной улице
в разрушенной культуре разрушенной нации на разрушенной сцене” - восхищался Луи Маль своим местом действия для “Вани с 42-ой улицы”. Возможно, именно в этих словах и кроется основной смысл преобразований, через которые прошла пьеса.
и невежественен, чтобы быть чеховским героем.
Но, как и сказал Роджер Эберт, фильм Маля - результат долго эксперимента.
В результате него оригинальный тяжелый чеховский тон, полных смирения и фатализма сменился чем-то поверхностным и непринужденным. Герои потеряли мораль и обросли цинизмом, настроение стало больше упадническим, чем безысходным. “Разрушенный театр на разрушенной улице
в разрушенной культуре разрушенной нации на разрушенной сцене” - восхищался Луи Маль своим местом действия для “Вани с 42-ой улицы”. Возможно, именно в этих словах и кроется основной смысл преобразований, через которые прошла пьеса.
“Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано
на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости”
на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости”
Текст: Александра Ядрова
Дядя Ваня дяде Ване рознь.
06 Февраля 2024
Сравниваем “Ваню с 42-ой улицы” и “Сядь за руль моей машины”
